И еще. Я ничего не имею против эротики как таковой. Но тут книжка про эротические переживания пятнадцати-семнадцатилетних подростков, которую давали читать советским тринадцати-четырнадцатилетним детям. И даже это нормально. Мне просто интересно - сами педагоги отдавали себе в этом отчет?
А теперь, по просьбам трудящихся - про эротику.
В целом слово "эротика" в отношении романа не совсем точное. Как заключенный в Бастилию маркиз де Сад в своих книгах давал волю нереализованному воображению, как Чернышевский, заключенный в Петропавловскую крепость, наполнял "Что делать" плодами сексуальных фантазий, так и Островский, заключенный в слепоту, не просто лелеял эротические образы, а широкими мазками переносил на бумагу все, связанное с половым вопросом - от натуралистических физиологических очерков до высоких любовных переживаний. При этом реализованное половое влечение у него связывалось с отжившим старым миром, а новый мир и новые люди характеризовались аскетической борьбой с собственным либидо. Повторюсь, это предварительное впечатление от первой части романа.
Начнем с описания половой морали эпохи царизма. В буфете, куда Павка поступил после исключения из школы, нравы царили пещерные. "Не удивлялся он и тому, что происходило ночами в закоулках кухни да на складах буфетных; знал Павка хорошо, что всякая посудница и продавщица недолго наработает в буфете, если не продаст себя за несколько рублей каждому, кто имел здесь власть и силу". Отвратительно, конечно. А что поделаешь - угнетают рабочий люд. Кстати, "несколько рублей" - это знаете, сколько? А вот сколько.
Павка становится свидетелем разговора мерзкого официанта Прохора и хорошей девушки Фроси:
А вот как идет жизнь половая у гимназистов, тоже осколков старого режима. Известный повеса Шурка Сухарько рассказывает приятелю Виктору Лещинскому о своей знакомой: "Девочка эта с изюмом, другой такой здесь нет. Уверяю, ро-ман-ти-че-ская особа. В Киеве учится в шестом классе. <...> Да ломается, знаешь, задается. <...> Я в этих делах стреляная птица. Знаешь, неохота возиться, - долго ухаживать да притоптывать. Куда лучше, пойдешь вечерком в ремонтные бараки и за трешку такую красавицу выберешь, что язычком оближешься. И безо всякого ломанья". Судя по всему, все эти обороты Шурка вычитал в дешевых бульварных романах, на то он и представитель буржуазии. И расценки в ремонтных бараках, как видно, пониже буфетных.
Виктор Лещинский не забыл этих уроков. Спустя какое-то время он подкатил не к кому-нибудь, а к сестре своего учителя, Лизе Сухарько, "хорошенькой, смуглой, с капризно очерченным ротиком, с кокетливой прической, гимназистке". Проводив ее до перекрестка ("уходя, она улыбнулась ему обещающими карими с поволокой глазами"), он стал разрабатывать стратегию. "Среди заядлых ухажеров гимназии ходили слухи о Лизе Сухарько, как о смелой в вопросах любви девушке. Наглый и самоуверенный Семен Заливанов однажды рассказал Виктору, что он овладел Лизой. И хотя Лещинский не совсем верил Семке, все же Лиза была очень интересным и заманчивым объектом, и завтра он решил узнать, правду ли говорил Заливанов. "Если только придет, то я буду решителен. Ведь позволяет она себя целовать. И если Семка не врал..." Не знаю, врал ли Семка, но в тот же вечер Лиза отказалась от провожаний коменданта города. "От коменданта пахло водкой, и его предложение не предвещало ей ничего хорошего". Имела, стало быть, общее представление. "От жены никакой алгебры не требуется", - как-то сказала она, смеясь
Но оставим все эти пережитки проклятого прошлого и обратимся к высокой и чистой любви. Первой любовью Павки была Тоня, дочь лесничего, т.е. представительница той самой буржуазии, которую предстояло свергнуть. Но как у всякого Ромео до Джульетты, было у Павки до Тони небольшое увлечение (в данном случае - эротическое переживание). Соседка Галочка, слушая, как Павка играет на гармони, "обнимает его и хохочет. <...> Чувствует Павка плечом ее упругую грудь, и от этого становится как-то тревожно, волнующе". Еще бы, пятнадцать лет парню.
И вот он впервые встречает Тоню. "...Низко нагнувшись к воде, стояла незнакомая девушка. На ней была белая матроска с синим в полоску воротником и светло-серая короткая юбка. Носочки с каемочкой плотно обтягивали стройные загорелые ноги в коричневых туфельках". Читаешь про носочки, и так и хочется добавить что-то вроде "Ло-ли-та". Хотя возраст, конечно, уже не тот, и девушка явно определилась со своими пристрастиями - "он совсем не похож на всех этих слюнявых гимназистов". Девушка из интеллигентной семьи предпочитает мачо. Да и Павка тоже запал на барышню из благородных - описание их первой встречи заканчивается двусмысленным выражением "крючок зацепился за корень". И хотя на первый взгляд это был всего лишь крючок от удочки, "потянуть его Павка не решался".
Потом отношения развивались. Вот Павка набил морду "слюнявому гимназисту" ("мне эта сценка доставила много удовольствия", сказала Тоня. Ей, как мы уже говорили, нравятся мачо). Вот они бегают наперегонки: "- Есть, попалась птичка!" - "Пустите, больно!" - Стояли оба, запыхавшиеся, с колотившимися сердцами, и выбившаяся из сил от сумасшедшего бега Тоня чуть-чуть, как бы случайно, прижалась к Павлу, и от этого стала близкой". А вот Тоня подглядывает за купающимся Павлом: "...От берега на середину озера сильными бросками плывет загорелое изгибающееся тело. Тоня видит смуглую спину и черную голову купающегося. Он фыркает, как морж, разрезая воду короткими саженками, переворачивается, кувыркается, ныряет и, наконец, устав, ложится на спину, зажмурив глаза от яркого солнца, замирает, распластав руки и чуть изогнувшись". Это, извините, практически описание полового акта. "Тоня опустила ветку. "Ведь это неприлично", - насмешливо подумала она". Наконец-то догадалась, что неприлично. Ведь Павел, естественно, купался без купального костюма. Зато Тоня успела разглядеть все до конца.
После этого Павел совершал всякие героические поступки, попал в тюрьму, бежал, попал в сад к Тоне, и она решила спрятать его в доме. "Я устрою его у себя в комнате на диване. Папе можно будет пока не говорить", - объяснила она матери, и хотя мать была обеспокоена ("он совсем еще мальчик"), все же согласилась поселить незнакомого мальчика в комнате дочери. Первым делом Тоня заставила Павла искупаться ("ты должен все с себя снять"), потом переодела его в свой маскарадный костюм матроса. Потом они говорили о книгах ("тонкие теплые пальцы ее тихо забрались в его непокорные волосы, ласково теребили их..."), а потом наступила ночь прощанья.
Эротическое напряжение нарастает с каждой строчкой: "рука испуганно вздрагивает и убегает в сторону, случайно прикоснувшись к груди подруги", возникают мимолетные мотивы эдипова комплекса ("Корчагина, кроме матери, никто не ласкал") и садо-мазохизма ("зато били много"), "поцелуй, жгучий, как удар тока", "как послушно гибкое тело"... Казалось бы, именно сейчас должно случиться то, к чему автор так долго подводил персонажей. Но нет. Герой не должен тратить себя, "дружба юности превыше всего", Павка должен сберечь себя и претворить нерастраченную сексуальную энергию в подвиги во имя революции. "Боясь заснуть обнявшись, чтобы не увидела мать и не подумала нехорошее, разошлись".
На этом и заканчивается сексуальная жизнь Павки Корчагина в первой части книги. Тоня не захотела влиться в дружный комсомольский коллектив - незадолго до этого военком агитпоезда Чужанин ее "силком взять хотел". Павел ей этого не простил. Не Чужанина ("Чужанин - плохой коммунист", о чем тут говорить), а мелкобуржуазного стремления красиво одеваться и неспособности "полюбить идею". Впереди Павла Корчагина ждала взрослая жизнь.